Рассказ старожила

«Оскудела земля... Куда подевалось плодородие! - размышляю вслух. - А ведь все на месте: и директор, и агроном, и мужчины, молодые, крепкие, сытые... В природе порядок не нарушается. Осень, зима, весна, лето, как и положено, идут друг за другом».

Сколько зим прошло, сколько лет!

Наше поле, на котором женщины и дети в те далекие годы собирали отменный урожай, вызывает скорбь и недоумение.

Рожь высокая, густая, колосистая! Как она пышно росла на этом поле! Не зря мы “кормили”, “питали” землю. Зимой мы, 12-14-летние, по деревне, по дворам собирали золу, навоз и вывозили в поле. В далеком 43-ем году, я помню, мы жали рожь на этом поле. Мы были учениками Красногорской семилетней школы и в то же время колхозниками, потому что некому было работать, все ушли на фронт. Работали женщины, дети и старики. Но мы,13-14-летние, были уже не дети. Мы работали наравне со взрослыми. Война вообще объединила людей. Мы все как бы сроднились. Я помню не только то, во что были одеты мои подруги, помню даже их глаза, в них всегда светилась надежда, было ожидание чего-либо желаемого. Славные мои, родные, близкие, вы очень помогли мне, когда случилось несчастье с моей матерью во время жатвы и когда вдруг неожиданно умерла моя младшая сестра.

Рожь убирали вручную, жали серпами. У каждого был свой участок. Надо было спешить, чтобы выполнить норму. За день мне надо было сделать 30 куч из снопов, в каждой куче по 5 снопов, т. е. всего 150 снопов, а вечером сложить их в скирды. Иногда, если снопы были поменьше или свясло снопа развяжется во время скирдования, старшие нас ругали.

- Чей это сноп? - спрашивали они. От стыда не знали, куда деваться. Но возвращались домой довольные, потому что выполнили норму и бригадир в учетной книге поставил против каждой фамилии палочку. Палочка - это один трудодень. И так все время, всякий день.

Только однажды я плакала, когда вела с нашего поля маму за руку: она не могла открыть глаза из-за сильной боли. Во время складывания снопов ей в глаза попали ости, тонкие усики на колоске ржи. Мама ужасно мучилась, неделю не могла выходить в поле. Я была в отчаянии, соседи предлагали разные способы для облегчения боли. У мамы глаза совсем не открывались: воспаленные веки прилипли к глазному яблоку. А когда открылись глаза, они были белые, т. е. на роговице было бельмо. Мама судорожно вздрагивала и стонала.

Потом умерла моя младшая сестра Лена. Пришли соседи, обмыли, одели, положили в гроб и понесли. А мне сказали: “Не ходи на кладбище, оставайся дома”.

Я знаю, что обязана помнить тех, кто помог мне в горе. Мы жили одной семьей. Все сближало нас, общая работа сделала нас похожими друг на друга. Даже молотьба на току, когда все, становясь в группы по шесть человек друг против друга, молотили, т. е. колотили цепами. Цеп - это ручное орудие для молотьбы, состоящее из длинной ручки и прикрепленного к ней короткого деревянного била. Било - это ударная часть цепа.

Мы колотили, колотили. И получали палочки-трудодни в учетной книге колхозника, были счастливы. Мы привыкли считать, что добро порождает добро, и причем сразу, незамедлительно. И если за работу мы получали трудодни, то считали себя обязанными делать больше и больше, старались вести себя по-взрослому.

На трудодни нам давали солому, мякину. Даже печи зимой топили соломой. Но хлеба не было. Хлеб сдавали, сдавали, сдавали. Его увозили на телегах, на подводах.

Мы ели картошку. Даже лепешки пекли из картошки. Картошка была разная: и мерзлая, и гнилая. Ели все. Мерзлую сваришь, она твердая, с нитями, а в гнилой только крахмал. Все было съедобно.

Однажды мама сказала: “Если хочешь есть настоящий хлеб, ржаной, то учись”.

Война кончилась. Осенью 45-го года поступила в Цивильское педучилище. По правде, война кончилась где-то там, вдалеке, а здесь она продолжалась. Классы были холодные, не отапливались. У нас замерзали чернила, мы не могли писать. Бумаги не было, для конспектов приходилось использовать газеты, старые книги, писали между печатными строчками. Во время зимних каникул нас отправили в лес заготавливать дрова в Ибресинское лесничество.

Хлеб действительно появился: нам давали карточки, дневная норма на 1 человека - 250 граммов, но мы получали по 50 граммов. Ходили в телогрейках, у многих не было ни сапог,  ни валенок, помню, я ходила в лаптях с шерстяными онучами. Онучи - это портянки, сотканные на самодельном деревянном ткацком станке.

Мерзли, голодали, но никогда не жаловались, помнили, сколько мы потеряли близких, родных, думали об одном: надо учиться, надо работать.

Теперь все в прошлом. Я благодарна всем, кто поддержал меня в трудные годы жизни.